Виктор Александрович

 

          Тем временем, семь лет спустя в Париже опять вспыхнул громкий скандал, связанный с тиарой, который уже не мог удержатся в стенах Лувра. Он заставил правительство Франции и руководство Лувра провести секретное расследование и перепроверку подлинности тиары. 

          Скандал начался с сенсационного заявления малоизвестного французского монмартрского фальсификатора, художника-ремесленника Майенса Элина (Elina) в газете "Матен" ("Le Matin") 21 (8) марта 1903 года. "… привлеченный несколько раз к судебной ответственности за подделки картин Майенс заявил следователю, что намерен отомстить антикварам и художественным экспертам, разоблачив мошенничества фальсификаторов. Он указал, где в больших количествах производятся подделки не только картин, но и древностей, назвал курьезнейшие подробности пополнений коллекций невежественных меценатов… А в довершение рассказал о тех обманах, которым подвергались разные музеи. Даже в Лувре, по его словам, имеются поддельные картины и "древности". Об этом Майенс пообещал сделать сенсационное заявление, специально для газеты Matin…" Это заявление прозвучало как гром среди ясного неба, ведь из него следовало, что "…приобретенная Лувром тиара Сайтаферна является творением рук Майенса Элина. Он вылепил ее по заказу анонимного торговца, по полученным от него рисункам, а потом вместе с одним ювелиром изготовил из золотой полосы. В завершение для пущей убедительности Элина сообщил, что обнаружить подделку нетрудно - тиара спаяна по современному, совершенно не известному древним грекам способу…"

          Газета "Новое время" за 23 (10) марта 1903 года писала: "Открытие полицией в Париже фабрик древностей. Парижская полиция производит многочисленные обыски, главным образом в Монмартрском квартале с целью обнаружения всех фабрик древностей и редкостей , которые производят, как оказывается, громадное количество мнимых картин знаменитых мастеров, будто древнейших монет, корон, скипетров, египетских мумий.˂...>

          По этому поводу в некоторых парижских газетах опять появились утверждения, что французские национальные музеи многократно были обмануты при покупках древностей.<...> Опять начинаются споры о подлинности пресловутой тиары Сайтоферна, приобретенной Луврским музеем за 400 000 франков."

          О скандальном заявлении французского художника, который объявил себя создателем знаменитой тиары, вероятнее всего вскоре забыли бы, но 27(14) марта, главный редактор "Matin" получил от ювелира К. Лившица, эмигрировавшего в Париж из России, письмо с опровержением: "Милостивейший государь, я прочел вашу статью о тиаре Сайтаферна и решаюсь писать вам в целях восстановления истины. Я могу вас уверить, что тиара была сработана моим другом Рухомовским. Я жил в Одессе в 1895 году и до мая 1896 года. Я часто навещал моего друга и видел много раз, как он работал в своей мастерской над этой пресловутой тиарой. <...> "

           Вслед за сообщением Лившица парижские газеты опубликовали письмо бывшей одесситки, госпожи Нагеборг-Малкиной, подтвердившей cлова Лившица, что тиара была выполнена именно И. Рухомовским, но тот и не подозревал, что когда-нибудь она будет интерпретирована как работа древнегреческого мастера. Бывший директор одесской фабрики "Жако", живший уже в это время в Париже, и который часто бывал в гостях у мастера и видел как он работал над тиарой, так же заявил, что Элина - подлый обманщик, и что настоящим автором является Израиль Рухомовский. 

          Париж бурлил: разразился грандиозный скандал, французские газеты подхватили сенсацию, а любопытная публика опять хлынула в Лувр, чтобы посмотреть на "античное" творение. Только за три дня марта 1903 года число зрителей составило 30 тысяч человек. Во всех кабаре Парижа пели куплеты об ученых, севших в галошу, и депутатах, ассигновавших деньги для жуликов. 

          Парижане уже не сомневались в подложности тиары, теперь их больше интересовал другой вопрос: где была сфабрикована эта «античная» ценность - в Париже на Монмартре или в граверной мастерской Одессы, и как ее теперь правильнее называть: «tiare de Monmartre» или «tiare d’Odessa?».

          Вскоре, другая газета "Есlair" напечатала письмо Элина Майенса, в котором тот признался, что свое заявление он сделал ради шутки и что к тиаре Сайтаферна он не имел никакого отношения, но надеется, что ему эту шутку простят хотя бы ради той истины, которую ему косвенно удалось открыть.

           По распоряжению министра просвещения, тиара была снята с почетного места экспозиции Лувра и помещена в запасники музея, а судье Бунару было поручено произвести тайное расследование с привлечением Лившица, Малкиной и, естественно, Рухомовского, если только, конечно, Рухомовский - не мифическая личность. Результаты следственной комиссии ожидались с нетерпением.

          Возможная сенсация подогревала интерес многих изданий Парижа, и на одесский адрес Рухомовского посыпались письма и телеграммы с предложениями взаимовыгодного сотрудничества в обмен на эксклюзивность информации. 

          Однажды, перед самым Пуримом в 1903 году, Рухомовскому принесли телеграмму из Парижа", в которой говорилось: "Предполагая, что тиара, находящаяся в музее Лувра, является вашей работой, редакция газеты "Ле матэн" просит вас, пожалуйста, (во имя любви к Богу) как можно быстрее прислать все документы и рисунки, относящиеся к этой работе." 

          Мы были безумно рады этому внезапному лучику надежды. Короче говоря, на следующий день и во все последующие дни нас не переставали засыпать письма различных парижских газет. Самые большие и известные, как "Фигаро","Тан", Ле деба" и другие просили меня об эксклюзивном интервью и предлагали оплатить мое путешествие и все другие расходы, лишь бы я приехал в Париж. "Ле матен" прислала мне фотографию, которая была сделана здесь, в Одессе, одним из моих друзей.

          В Одессе также поднялась большая шумиха, все говорили, писали, сами толком не зная, что происходит. Уже тогда я понимал, каких денег могут стоить мои слова и ничего никому не говорил. Корреспонденты газет наперебой слезно умоляли меня рассказать им что-нибудь. Я же им отвечал: "Не утруждайте себя, у меня есть время, а все, что я захочу рассказать, я расскажу скоро, да будет Бог милостив, но только в Париже. Сейчас я вам больше ничего не скажу, а как написано у нас в Талмуде: "мой звездный час близок".

           Мои слова были по-разному интерпретированы газетами: я все это время работал за 50 копеек в день, но теперь я стал настоящей знаменитостью и ничего никому не скажу. То, чего не добились лично от меня, они не поленились придумать сами. " <...>. 

Чего только не делали одесские журналисты, чтобы выманить из меня признание: один корреспондент, здоровый парень, желая любыми путями получить нужные ему сведения, наобещал мне с три короба: "Люди, - говорил он, - очень интересуются этим и вы получите много, очень много денег..." (....)

          Антисемиты метали громы и молнии. "Новое время" написала в своем обычном стиле, что все несчастья происходят из-за евреев, что евреи повсюду, что от них нет житья; что все это придумали евреи. Еврейские газеты, напротив, писали обо мне много хорошего, перечисляли все мои положительные качества, даже приписывали недостающие: я был хорошим человеком по всем статьям, абсолютно добродетельным, полным новых интересных идей, очень умным.

          Родовитый русский, князь Барятинский, редактор и владелец петербургской газеты, лично приехал ко мне с просьбой от парижского "Фигаро" прояснить некоторые детали по поводу тиары, а его жена, знаменитая актриса, советовала мне не терять времени, а немедленно отправляться в Париж, пока эта история еще у всех на слуху: "Я хорошо знаю Париж, - говорила она, - там любят свежие новости; если туда прибывает сам Царь, об этом говорят не больше двух-трех дней, потом об этом забывают. Воспользуйтесь моим советом". Но я знал, что пресса этого так просто не оставит и заставит интересоваться парижан этой историей еще очень долго, в течение месяцев (так и произошло). Без устали они присылали мне ежедневно все новых и новых корреспондентов и иностранцев, которые забрасывали меня различными вопросами; и чем дольше я молчал, тем большим любопытством они разгорались."

          Газета "Одесские новости" за 28 (15) марта писала: "Вчера мы посетили человека, о котором в настоящее время говорит весь мир и которому европейская, а в особенности французская печать посвящает много внимания и места. Я говорю о г. Рухомовском, (а не Рахумовском, как его ошибочно все называют) - скромном гравере, никогда, однако, не мечтавшем попасть в "знаменитости". ... Нас встретил г. Рухомовский - человек небольшого роста, с редкой растительностью на лице и темными очками, так что глаз его не видно. На столе длинный список лиц, сделавших г. Рухомовскому "визиты". Здесь и представитель "Российского Телеграфного Агентства", врачи и, конечно, корреспонденты. "Талмуд говорит, - сказал нам своим литовским акцентом г. Рухомовский, - что для каждого человека в свое время наступит его час. Для меня мой час наступил теперь. <...> Я не отрицаю своего участия, но вместе с тем не могу подтвердить, что эта тиара та самая, которую делал я. На этих днях я выезжаю в Париж, по собственному моему желанию, и когда увижу тиару, тогда все кому следует расскажу..."

          В газете "Фигаро" от 25-го (12-го) марта была напечатана телеграмма из Одессы, в которой сообщалось: "Гравер Израиль Рухомовский, живущий на Успенской ул.. в доме №36, категорически заявил, что он сделал тиару, заказанную ему в 1895 г. одним жителем г.Керчи и попавшую впоследствии в Лувр. Рухомовский готов ехать в Париж, если на поездку ему будет выдано 1200 фр." "Вероятно, у Лувра найдется 1200 фр., замечает "Figaro",- чтобы установить происхождение предмета, за который заплачено несколько сот тысяч"(...) 

          Тем не менее, один из экспертов при покупке «Луврской тиары» Соломон Рейнак — сам в прошлом одессит — продолжал упорствовать в том, что она подлинна. Министерство народного просвещения назначило специального уполномоченного по расследованию вопроса о скандальной вещи. Им оказался Клермон-Ганно — профессор Сорбонны и член Французской академии. Он тут же настоял на выделении 1200 франков для откомандирования Рухомовского из Одессы в Париж.

          Правительство Франции уже не могло замять дело с тиарой и, не желая большого скандала, вынуждено было дать указание одесскому консулу Августу Саверу провести с Рухомовским переговоры о его прибытии в Париж для разбирательства. Речь шла уже больше не о подделке или подлинности тиары, а о чести французской Академии наук, которая не могла позволить себе так опозориться. 

          "Французский консул в Одессе получил возможность через фабрику «Жако» узнать, кто я и кем являюсь. Через своего секретаря он пригласил меня к себе и спросил, желаю ли я ехать в Париж. Отвечаю: «Что касается “желаю ли” — ясно, желаю, но дело, очевидно, затянется. У меня, — говорю, — жена, долгие ей годы, а также полдюжины детей. Надо их кормить. А деньги на дорогу? Да и сама жизнь в Париже тоже будет стоить». Консул говорит: «Не волнуйтесь, мы обо всем позаботимся, но делайте поменьше шума. Никто не должен знать, что вы едете в Париж». 

          Консул финансировал его поездку, но поставил условие, что никто не должен знать о его поездке в Париж и взял с него слово, что он не будет иметь никаких контактов с прессой. "Консул предложил мене доверить ему две из моих работ, чтобы перевезти их в Париж в надежде на продажу. Наконец-то, я смог избежать всех трудностей на таможне и отправить их в Париж в дипломатическом чемодане. Что касается моей документации и рисунков, которые я готовил для тиары, я их переправил в четырех разных конвертах. Я очень боялся, чтобы их не похитили в дороге (что было успешно проделано позже в Париже). Если один из них потеряется, остальные будут доказательством."

          Отъезд Рухомовского в Париж проводился в большом секрете. Старому директору одесской фабрики, Жану, который хорошо говорил по-русски и по-немецки поручили задачу быть гидом, переводчиком и телохранителем Рухомовскому, иными словами, оберегать его даже от разговоров с кем бы то ни было. 

          5 апреля 1903 года инкогнито Рухомовский приехал в Париж и под вымышленной фамилией Бор¬дес, поселился в гостинице «Централь». В начале господина Бордеса дружественно принял министр просвещения и искусства. Потом он посетил министерство иностранных дел, где получил свои пакеты с документами по тиаре. В Лувре же директор Кепнер со своим секретарем и переводчиком принял его весьма прохладно: на него смотрели как на нежеланного гостя. В другом департаменте Рухомовский был представлен Шарлю Клермон-Ганно (Charles Clermont-Ganneau, 1846 - 1923), члену Академии наук, профессору Коллеж де Франс (College de France), известному археологу и специалисту по древневосточным языкам (он первым обнаружил подделки среди библейских пергаментов), который и возглавил следственную комиссию. В комиссию вошли также известные историки, археологи, эпиграфисты, ювелиры, чеканщики и граверы. Расследование проходило в глубокой тайне и в изолированной комнате, в которую допускались только Клермон-Ганно, его секретарь Легран и переводчик, и сопровождающий Рухомовского переводчик Жан. Все вопросы их бесед и все ответы Рухомовского подробно документировались. На первом же заседании правительственной комиссии выяснилось, что Рухомовский не владел глубокими познаниями в области античной истории."После вопросов, заданных мне Клермоном-Ганно, я понял, что имею дело с настоящим знатоком. Он, можно сказать, крутил мною как хотел: кто да что, как и когда, каким образом, какими инструментами. Он пытался, благодаря своей невиданной проницательности, загнать меня в угол или уловить малейшую неточность."

          Рухомовский прежде всего рассказал Клермону-Ганно, что человек, заказавший ему тиару, был одним из его больших друзей и он не хотел бы причинять никому неприятностей и называть какие-либо имена. На что профессор ответил: "Вы конечно же правы, мы не полиция, нам важно лишь происхождение этой тиары, люди нас не интересуют". (В конце концов, оказалось, что ему было известно абсолютно все: не только имя моего очаковского антиквара, но даже имя его жены, тоже большого знатока древностей). А во время беседы, и в записях, и в разговорах фигурировало лишь : "Н."

          Среди документов, привезенных из Одессы Рухомовским, находились первые эскизы его рисунков, которые он использовал при создании тиары. На каждом из них стояло название книги и номер страницы, с помощью которых он составлял сцены. Был также главный рисунок, с его помощью мастер наносил последние контуры рисунка по золоту, весь листик был испещрен маленькими дырочками, сделанных при помощи острия.

          "Не огромные деньги, заплаченные за тиару, так волновали администрацию Лувра; наоборот, они могли бы даже сделать деньги, потому что один американец, некто Барно, прислал в Лувр телеграмму с предложением купить тиару, если та будет признана подделкой, да еще за любую цену. Этот самый Барно хотел провести по миру с моей тиарой целое турне, как с невиданной вещицей. Нет, это был вопрос чести Лувра... Вот почему они так страстно искали доказательств подлинности тиары. 

          Более того, кроме рисунков я привез с собой множество фотографий, сделанных еще до того как она была продана. Все были бы счастливы отправить в небытие и эти доказательства; некто Фализ, знаменитый ювелир, состоявший одним из членов комиссии по тиаре и воспринимающий всю эту историю близко к сердцу, долго пытался доказать, что мои фотографии не более, чем комбинированная съемка. Боже мой, в чем только они не искали подвоха и не пытались выставить меня лжецом.(...)

          Все мои объяснения их не удовлетворяли, все были недостаточно точными и полными. Постоянно настаивали на демонстрации "макета" тиары. "Что такое "макет?" - спрашивал я. - А, теперь вы видите, он даже не знает как нужно работать; что же это за мастер, который не делает в начале модель в миниатюре из воска (это-то и называется "макетом")? - Я работаю, отвечал я, - сразу по металлу, без всяких моделей". Мне отвечали: "Вы безусловно мошенник и лжец или сам Черт! - Я лично предпочитаю быть чертом". Тогда они недовольно бормотали и удалялись посовещаться."

          "Невероятно, последнее на что они надеялись, была попытка доказать мою полную несостоятельность в работе или объяснить все отсутствием у меня положенных инструментов. Все признали необходимым лично взглянуть на мои подручные средства. С просьбой прислать их сюда мы обратились непосредственно к французскому консулу в Одессе. Ну что ж, они увидят кто прав. Через консула я послал домой письмо с поручением собрать все мои инструменты." 

          В ожидании прибытия своих инструментов Рухомовский был абсолютно свободен. Он знакомится с исторический центром Парижа и любуется им с Эйфелевой башни, посещает синагоги.

          В один из таких свободных дней Рухомовский был приглашен на большое собрание парижских сионистов, на котором ему посчастливилось лично познакомиться с лидерами центра сионистского движения - тремя выдающимися личностями, которые несли на своих плечах все здание сионизма. Это были Теодор Герцль (Theodor Herzl, 1860-1904) - большое "сердце" еврейского народа, еврейский общественный и политический деятель, основатель Всемирной сионистской организации, провозвестник еврейского государства и основоположник идеологии политического сионизма; Макс Нордау (Simon Maximilian Südfeld, Симха Меер (Симон Максимилиан) 1849 — 1923) — врач, писатель, политик и соучредитель Всемирной сионистской организации; доктор Александр Марморек (Marmorek, Alexander; 1865-1923,), французский бактериолог и сионистский деятель. Эта встреча ошеломила Рухомовского и запомнилась ему на всю жизнь.